Мои родители не были богатыми, ни кулаками, но людьми глубоко верующими, поэтому их и репрессировали, а отца даже сослали подальше от родных украинских мест в Сибирь. Мы, дети, остались одни и сразу лишились права посещать школу. На ее дверях даже плакат вывесили с именами детей врагов народа. Страшное дело, как ополчились против нас: даже воду из колодца не позволялось брать, за ней мы, крадучись, ходили по ночам к речке. Удавалось добыть лишь в тех местах, где днем пасли скотину... Мы, малолетки, скитались в поисках хлеба, голодали, пока маму не освободили. А когда отец подошел к родному порогу, мы, дети его, и вовсе не узнали изможденный, больной... И двух месяцев не прожил после возвращения из ссылки.

В марте 1947 года, как раз в день памяти сорока мучеников Севастийских, я отправился на богослужение, но по дороге в церковь был задержан сотрудниками НКВД, арестован и сослан в Сибирь. Обвинение, которое мне предъявили, - религиозные убеждения.

Позднее узнал, что эта очередная волна репрессий захлестнула, искорежила жизни 14 тысяч человек, в основном женщин, детей. Направили меня на лесоповал, потом в шахты. Где бы ни был, какую бы агитацию со мной ни проводили, продолжал молиться, верить в Бога и трудиться, чтобы выжить, получить специальность. Скажем, привезут на шахту железо, чтобы изготовить из него скобы, а специалист совсем немощный старик, который уже лишь на словах может объяснить... Я учился, старался не поддаваться унынию и быть полезным окружающим меня людям. Ведь изготовь я некачественную скобу не сдержит камни в шахте, обвал произойдет.

А вечерами, особенно по религиозным праздникам, в бараке тихонько перешептывались, договаривались, где ночью встретимся в лесу, чтобы вместе со священником помолиться. Был у нас один очень старенький, уже давно сосланный епископ. Сколько их, батюшек, осталось в сибирской земле... Никто не собирался их освобождать.

Однажды валил я лес, и тут на одной из сосен замечаю: висит крест на цепочке. Видимо, уже давно он здесь весь почернел от времени. Снял, спрятал его на себе и потом рассказал о своей находке епископу. Тот посоветовал осмотреть уже поваленное дерево: может, какой знак на нем оставлен? И впрямь, когда очистил ствол о запекшейся смолы, обнаружил буквы и прочел: Священник Павел. Выходит, где погиб, там и захоронили его люди.

Захоронили. А я был свидетелем такой нечеловеческой сцены. В бараке лежат больные, приходит врач и командует: "Этот уже умер, убирайте его из барака". Человек, на которого он указал, говорит, что он живой, просто обессилел, встать и выйти на работу не может. Врач: "Я лучше знаю!" Снова приказ сопровождающим его санитарам: "Выносите. В морг его". А морг - сооружение изо льда и снега, в котором уже столько трупов... Так и лежат непогребенные.

Когда я приобрел специальности слесаря-компрессорщика, кровельщика, под самый конец ссылки перевезли в Петрозаводск, где строилось здание МВД. На въезде в город приметил я церквушку и стал запоминать маршрут, чтобы потом побывать в ней. У меня появилось право свободно ходить, имел на это справку. Надо было только точно сообщить свой маршрут начальнику. Я не лгал, правду говорил, что в очередной раз пойду помолиться в церковь: он как человек пожилой, видимо, тоже хранил веру в душе и отпускал меня.

В церкви сразу заметили нового прихожанина-арестанта, и однажды батюшка сам пожелал поближе познакомиться со мной, стал давать мне журналы Московской патриархии. Из них я узнал, что есть в Ленинграде духовная семинария, стал готовиться к поступлению по программе.

И здесь начались мои новые испытания. Поступить-то я поступил, успешно сдал экзамены, уже начал заниматься... Забирают у нас, студентов, паспорта на прописку... И вызывают меня в КГБ: Как, вы уже учитесь? Хорошо, говорят, можете продолжать учебу, но только знайте, что, согласно закону и особой отметке в вашем паспорте, прописаться и жить вы можете только на 101-м километре, а не в городе. Даже в поселке городского типа прописка для вас запрещена. В академию сразу сообщили: кончаются занятия этого сразу за ворота!

Вот они, годы учебы: все студенты после лекций в общежитие, а я... Куда идти? Прописан был далеко от Ленинграда. Вот и проводил все ночи в годы учебы на вокзалах. Дремлешь на лавке всю ночь... Или в очередной раз милиция со мной разбирается. Измотался за эти годы до невозможности, но учебу не оставил.

В 1954 году был пострижен в монашество, затем рукоположен во иеродиакона митрополитом Ленинградским и Новгородским к храму в Валдае Новгородской епархии.

Как удалось получить прописку в Валдае, когда мне было разрешено жить лишь согласно отметке в паспорте на территории по железной дороге от Петрозаводска до Мурманска? Это особая история. Но только того человека, который подсказал мне, как избавиться от клейма в паспорте, называть не стану дал ему слово, побожился. Если даже уж нет его в живых. Он научил меня: будете на вокзале, купите билет, а все документы порвите и выбросите. Сразу же заявите в милицию о пропаже. Так и сделал... Допрос в милиции... А через полчаса мне говорят, что документы найдены, но их испортили. Выдали справку. На ее основании и получил новый паспорт без тех самых отметок.

И вот слушайте, как промыслительно: служил за границей, все время помнил, какой у меня хвост, но все-таки послали за границу. Думал, наверно такая слежка за мной. Не подозревал, что все давно затерялось. Лишь когда стал собирать документы на пенсию, уже будучи архиереем, узнал, что никто не знал о годах ссылки. И я говорю: как Господь все устроил! Как промыслительно все случилось, а всю жизнь я боялся!

Даже родная мама, а она дожита до 107 лет, удивлялась: как смог се сын с такой биографией попасть я границу? "Ты не коммунист? Ты не изменился?" - спрашивала. Как это можно?.. И сложно: даже родная мама... Каким был, таким всю жизнь оставался, веры своей не предавал.

В Иерусалиме я пробыл одиннадцать лет... Там у нас было довольно сложно, так как советского посольства не было. Но мы всегда посещали все мероприятия посольств дружественных нам стран. И каждый день был настолько насыщен делами, встречами... А служба у Гроба Господня всегда ночью. И старались ее не пропускать, но иногда за день так устанешь, говоришь: "Господи! Я уж сегодня не пойду..." И уже слышу: двери хлопают матушки на службу уходят, И знаете, за одиннадцать лет таких ложных дней было всего несколько, но я за них себя очень корил. Потому что все равно те часы уснуть не мог... И за то, что их пропустил, потом, уехав из Иерусалима, обращался: "Господи! Ссуди хоть один раз еще постоять там, и я бы помолился за те ложные оправдания!" И вот ровно через 15 лет этому суждено сбыться. Как бывшего начальника миссии в Иерусалиме святейший берет меня с собой туда на 150-летие миссии. И я был так счастлив...

Когда меня перевели в Канаду управляющим приходами, мама перед поездкой рассказала, что наша семья по задумке отца должна была жить там. Оказывается, 1893 году он ездил туда, получил гражданство, получил землю, обрабатывал ее. Но перевезти семью, когда вернулся за ней в Россию, не смог - помешала революция.

В Канаде лишь между делом передал рассказ мамы одному человеку, но он оказался дотошным: позднее звонит, назначает встречу и сообщает, что все документы отца сохранены, вплоть до фотографий, и я имею право не только на канадское гражданство, но и на их пенсию.

Когда меня спрашивают, какая из наград мне наиболее дорога, трудно сказать. Особую теплоту, правда, вызывает последняя, которую вручил Президент Путин, "За заслуги перед Отечеством". Да, очень она мне дорога, и вот почему. Я служил в советский период и там, за границей, терпел недоверие. Спрашивали: неужели в России есть верующие, если первые страницы ваших газет пестрят антирелигиозными заголовками? Да и ваш Хрущев пообещал, что уже в восьмидесятом году покажет последнего попа по телевизору. И однажды, когда меня награждали, из толпы кричали: "Да посмотрите, у этого русского, наверное, орден Ленина под рясой!" Вот такой крест мы несли там. И какие сложные времена мы бы ни переживали, всегда говорил и говорю: я - гражданин России и служу перед Господом. И всегда буду служить! И молиться за нее!