Первое и самое главнейшее впечатление - такого молитвенного безмолвия как на Соловках, мы ни где более никогда не видели. Вроде бы не горы здесь, не тайга. Это наверное море, которое сливается с небом где-то на горизонте, это шум, ветхозаветный шум волн и крики птиц в небе. И чтобы люди не делали, чтобы не говорили, это безмолвие побеждает абсолютно все. Мы даже через два месяца после возвращения иногда встречались в городе и недоуменно друг на друга глядели: "Вообще что мы здесь делаем, если есть Соловецкий монастырь?". И до конца с души это впечатление видимо уже ни когда не сойдет, останется навсегда.
 Второе впечатление, которое безусловно остается у нас всех, это мощь, духовная мощь тех людей, которые сюда пришли, в такое удаленное место, ни имея ничего при себе кроме веры в Бога. И вот этой верой в Бога, осуществившейся в деятельности, они преобразовали это место. И сейчас мы, уже имея определенные технические достижения нашего века, смотрим, как бы мы стали строить эти стены и башни, эти грандиозные храмы. И даже теперь для нас это кажется затруднительно. А когда мы выясняем как были закольцованы озера каналами, как вода работала на монастырь, то мы просто поражаемся премудрости Божией, воплотившейся в мудрой деятельности местных монахов. И мы понимаем, что теперь уже другое время, нам уже всего этого не сделать, может быть нам уже это даже и не надо. И только остается нам удивляться тем людям, дивиться им и пытаться хоть в чем-то следовать им. Хоть в чем-то, в чем нам еще по силам.
 Третье впечатление, что там всегда и всех поражает, это почти полная индифферентность так называемого местного населения. Это потомки людей переживших Гулаг. Они живут здесь рядом со святыней. И если иностранцы, приезжающие в такие места, хотя бы смотрят, озираются, осматриваются, удивляются чему-то, то местные жители хуже чем индейцы в резервации. Им практически все равно, что есть это, что нет. Вот как коровы проходят, через кладбище, ни каких чувств не испытывая, примерно так и местные жители относятся к Соловецкому монастырю. Многие там даже не бывали. Вот это, конечно же печально.
 Мы видим воочию, как все люди разделяются собственно говоря на народ и на население. Население вымирает, оно индифферентно Богу, к святыням, оно живет одной, двумя, тремя страстями. И мы видим народ, это малое количество, малое стадо верующих, которые молятся Богу, припадают к святыням, стараются преобразовать окружающий мир, восстановить монастырь, на сколько это возможно восстановить тот уклад жизни, какой здесь заведен был веками. Этот народ, слава Богу, умножается, расширяется, и можно считать, что живем мы в благодатное время.
 Ну и, наконец, последнее. Соловки в двадцатом веке всегда связывают с Гулагом. И вот опять таки видно, как для одних людей ужасы Соловецкого лагеря сделались лестницей в царство небесное - для тех кто смиренно принял то, что дал им Бог. Многие прибывшие сюда в ссылку целовали эту землю и говорили, что они счастливы закончить дни свои земные в том месте, где подвизались преподобные Соловецкие старцы, святые, строители и защитники земли российской.
 Другие же по-прежнему жили страстями того революционного бурного мира, что остался за этими каменными стенами. Именно они разваливали историческую Россию. Здесь они продолжали выпускать газетки, театр устраивать, дискуссии, политбеседы. И для них Соловки стали ступеньками в преисподню.
 И тут мне явным образом открылось одно откровение маленькое. Мы привыкли за столько лет к штампу, что это - Сталинские лагеря. На самом же деле они были открыты по декрету Владимира Ильича (Ленина), а первым начальником Гулага стал вовсе не русский человек Эйтмонис. Закрыт же Соловецкий Лагерь Особого Назначения был в 1939 году (просуществовав 19 лет) по приказу Иосифа Сталина. Так что насчет сталинских лагерей надо очень и очень подумать. В последствии здесь, на месте Соловецких лагерей, была открыта школа юнг для северного флота, которая воспитала многих героев североморцев, защитивших наши рубежи от фашистов.