Военная поэзия



Юрий Шевчук


Капитан Марковец


Я не знал живого Марковца,

Я его увидел только мертвым,

Возле Президентского Дворца,

Перед грозным небом пулей стертым.


Я снимал на видео фасады

Обожженных лиц и душ бойцов.

Где, какие отольют награды

Для таких ненужных храбрецов?


И с погон погибшего срывая

Звезды, будто злое небо с глаз,

Мне солдат их протянул, кивая:

Вот возьми, на память вам от нас.


Не забудьте эту грязь - дорогу

К смерти в унавоженной глуши.

У него две дочки, все же к Богу

Видно он отчаянно спешил.


У "Минутки", возле медсанбата,

Где по пояс рваные дома,

Видел я сгоревшего комбата

И державу, полную дерьма.


Дома, у меня, на книжной полке

Эти звезды до сих пор болят.

Капитана Марковца - осколки

Всех доставшихся сырой земле ребят.


Ту войну нам этой не исправить.

Пусть все перебили, что потом?

На госдаче мемуары править...

Или же остаться с Марковцом.


Если был ты, старик, на неправой войне,

Что ответить тебе?

Я тебе не судья, не герой и не врач.

Я одно знаю точно:

Ты не был не прав, подыхая в пыли чужой,

Когда ты молчишь, я верю в одно - ветры с тобой.


Николай Майоров

Николай Петрович Майоров родился в 1919 году в семье ивановского рабочего. Еще в десятилетке начал писать стихи. Окончив в Иванове школу, переехал в Москву и поступил на исторический факультет МГУ, а с 1939 года стал посещать поэтический семинар в Литературном институте им. Горького. Писал много, но печатался редко.
В 1939 и 1940 годах Н. Майоров пишет поэмы "Ваятель" и "Семья". Сохранились только отрывки из них, а также немногие стихи этой поры. Чемодан с бумагами и книгами, оставленный поэтом в начале войны у кого-то из товарищей, до сих пор не удалось найти.
Летом 1941 года Н. Майоров вместе с другими московскими студентами роет противотанковые рвы под Ельней. В октябре его просьба о зачислении в армию была удовлетворена.
Политрук пулеметной роты Николай Майоров был убит в бою на Смоленщине 8 февраля 1942 года.
Посмертно вышла книга поэта "Мы" (издательство "Молодая гвардия"). Стихи Н. Майорова печатались в коллективных сборниках поэтов, павших на фронтах Великой Отечественной воины.

Мы


Есть в голосе моем звучание металла.

Я в жизнь вошел тяжелым и прямым.

Не все умрет. Не все войдет в каталог.

Но только пусть под именем моим

Потомок различит в архивном хламе

Кусок горячей, верной нам земли,

Где мы прошли с обугленными ртами

И мужество, как знамя, пронесли.


Мы жгли костры и вспять пускали реки.

Нам не хватало неба и воды.

Упрямой жизни в каждом человеке

Железом обозначены следы -

Так в нас запали прошлого приметы.

А как любили мы - спросите жен!

Пройдут века, и вам солгут портреты,

Где нашей жизни ход изображен.

Мы были высоки, русоволосы.

Вы в книгах прочитаете, как миф,

О людях, что ушли, не долюбив,

Не докурив последней папиросы.

Когда б не бой, не вечные исканья

Крутых путей к последней высоте,

Мы б сохранились в бронзовых ваяньях,

В столбцах газет, в набросках на холсте.


Но время шло. Меняли реки русла.

И жили мы, не тратя лишних слов,

Чтоб к вам прийти лишь в пересказах устных

Да в серой прозе наших дневников.

Мы брали пламя голыми руками.

Грудь раскрывали ветру. Из ковша

Тянули воду полными глотками

И в женщину влюблялись не спеша.


И шли вперед, и падали, и, еле

В обмотках грубых ноги волоча,

Мы видели, как женщины глядели

На нашего шального трубача.

А тот трубил, мир ни во что не ставя

(Ремень сползал с покатого плеча),

Он тоже дома женщину оставил,

Не оглянувшись даже сгоряча.

Был камень тверд, уступы каменисты,

Почти со всех сторон окружены,

Глядели вверх - и небо было чисто,

Как светлый лоб оставленной жены.


Так я пишу. Пусть неточны слова,

И слог тяжел, и выраженья грубы!

О нас прошла всесветная молва.

Нам жажда зноем выпрямила губы.


Мир, как окно, для воздуха распахнут,

Он нами пройден, пройден до конца,

И хорошо, что руки наши пахнут

Угрюмой песней верного свинца.


И, как бы ни давили память годы,

Нас не забудут потому вовек,

Что, всей планете делая погоду,

Мы в плоть одели слово ЧЕЛОВЕК.

1940


Памятник


Им не воздвигли мраморной плиты,

На бугорке, где гроб землей накрыли,

Как ощущенье вечной высоты

Пропеллер неисправный положили.

И надписи отгранивать им рано -

Ведь каждый, небо видевший, читал,

Когда слова высокого чекана

Пропеллер их на небе высекал.

И хоть рекорд достигнут ими не был,

Хотя мотор и сдал на полпути, -

Остановись, взгляни прямее в небо

И надпись ту, как мужество, прочти.

О, если б все с такою жаждой жили!

Чтоб на могилу им взамен плиты

Как память ими взятой высоты

Их инструмент разбитый положили

И лишь потом поставили цветы.

1938


Когда умру, то отошли

Письмо моей последней тетке,

Зипун залатанный, обмотки

И горсть той северной земли,

В которой я усну навеки,

Метаясь, жертвуя, любя

Все то, что в каждом человеке

Напоминало мне тебя.

Ну, а пока мы не в уроне

И оба молоды пока,

Ты протяни мне на ладони

Горсть самосада-табака.

1940


Я не знаю, у какой заставы

Вдруг умолкну в завтрашнем бою,

Не коснувшись опоздавшей славы,

Для которой песни я пою.

Ширь России, дали Украины,

Умирая, вспомню... И опять -

Женщину, которую у тына

Так и не посмел поцеловать.

1940


Игорь Мартьянов

Игорь Вячеславович Мартьянов родился в 1920 году в Иванове. В 1939 году поступил в Московский архитектурный институт, из которого в том же году был призван в армию. Служил в должности младшего командира, а затем сел за руль машины. Участник Великой Отечественной Войны. Активно сотрудничал во фронтовых и армейских газетах. Награжден орденом "Красной Звезды".

Я все это видел...


все это видел своими глазами:

Разбитые бревна и груду камней,

Старушку, залившую горе слезами,

И девочку, страхом прижатую к ней.

Старушка склонилась висками седыми

Над внуком убитым - суха и строга.

А в небе вились еще облачки дыма

От наших зениток, прогнавших врага.

И люди смотрели в безмолвье суровом

На детскую кровь на разбитом полу.

А ветер гулял над разрушенным кровом.

Метя по дороге печную золу.

И сердце сжималось в груди у солдата,

Видавшего столько смертей на войне.

О враг ненавистный, о немец проклятый,

За каждую жертву заплатишь ты мне!..


Ночь в ресторане


Каганец бензиновый неярко

Желтый свет бросает по стенам.

Улыбаясь, девушка-мадьярка

Свой бокал протягивает нам.

В ярких бусах, в платьице цветистом

Угощает каждого она.

Но три дня не спавшие танкисты

Сна хотят сильнее, чем вина.

И, сдвигая столики к буфету,

Расстилают сено в два ряда.

Только ночь мы здесь пробудем эту

И уйдем отсюда навсегда.

И солдаты ватники снимают -

До утра минуты сочтены.

...Зря звала с плаката молодая

И вином смущала со стены.


В этот день


В этот день еще по мутной

Шпрее Вражьи трупы вниз несла волна,

Но уже молчали батареи,

Над землей стояла тишина.

Было слышно, как трещит кузнечик,

Как щебечут птицы за рекой.

Разве можно словом человечьим

Рассказать о радости такой?..

Из окопа выглянув по пояс,

Я вздохнул свободно и легко.

В первый раз бойцы, не беспокоясь,

В этот день покинули окоп.

Не ревели в воздухе моторы,

Не ломали пушки тишины.

То был день, великий день,

Который

Предрешен был в первый час войны!


Об одной любви

Не раз ей душу больно трогали -

Мол, кто так маяться велит?

Мол, от такого проку много ли -

Чего он стоит - инвалид!

Мол, можно кончить с долей этою

Ведь не стара и не дурна...

Она ж, на жизнь свою не сетуя,

Была законному верна,

Его любила с прежней силою,

А он любил ее втройне.

И на руках носил бы милую,

Да их оставил

На войне...


Антонина Андрианова

Антонина Сергеевна Андрианова родилась в 1921 году. До войны окончила Ростовское педагогическое училище. В 1943 году стала аэростатчицей. Защищала небо Москвы. Демобилизовалась из Советской Армии по болезни.
Печаталась в журналах и газетах, в коллективных сборниках "Стрелка", "Волна", "Стрежень", "Пять".

Поймав тревожный огонек

Во взгляде военкома,

Я поняла, что путь далек,

И попрощалась с домом.

Тогда ушла я в те края.

Где пламя разгорелось.

Там юность кончилась моя

И наступила зрелость.


Картошка

Осенний дождик льет и льет.

Слышны войны раскаты.

А ветер злой вот-вот сорвет

С земли аэростаты.

Глядим - подходит замполит,

Промокший, утомленный.

- Вот, подкрепитесь, - говорит, -

Картошкою печеной.

Уже не помню я сейчас,

Наелась ли досыта,

Но помню, как согрела нас

Картошка замполита.


Кругом ни души, ни звука,

Только они одни -

Два задушевных друга,

Два героя войны.

Оба стоят неподвижно,

Головы обнажив:

Тот умер во имя жизни,

Этот остался жив,


Алексей Сурков


Бьются в тесной печурке огонь,

На поленьях смола, как слеза,

И поет мне в землянке гармонь

Про улыбку твою и глаза.

О тебе мне шептали кусты

В белоснежных полях под Москвой.

Я хочу, чтоб услышала ты,

Как тоскует мой голос живой.

Ты сейчас далеко-далеко.

Между нами снега и снега.

До тебя мне дойти не легко,

А до смерти - четыре шага.

Пой, гармоника, вьюге назло,

Заплутавшее счастье зови.

Мне в холодной землянке тепло

От твой негасимой любви.

Под Москвой, 1941, ноябрь


Человек склонился над водой

И увидел вдруг, что он седой.

Человеку было двадцать лет.

Над лесным ручьем он дал обет

Беспощадно, яростно казнить

Тех убийц, что рвутся на восток.

Кто его посмеет обвинить,

Если будет он в бою жесток?

Западный фронт, 1941


На меже


У межи сожженной ночью ржи

Человек застреленный лежит.

Обгорелый синий василек

На лицо морщинистое лег.

Под волнистым облаком, в выси,

Жаворонок плачущий висит.

Человек всю жизнь не отдыхал,

Все косил, и сеял, и пахал.

Приходил сюда, в густую рожь,

Слушать ветер и колосьев дрожь.

Эту рожь он дать врагу не мог.

Он ее своей рукой поджег.

Немец у межи его настиг.

Выстрел. Стон. Короткий тихий вскрик.

Человек, подкошенный свинцом,

На траву свалился вверх лицом.

На земле, которую любил,

На которой скоротал свой век,

Спит убитый пахарь. Это был

Работящий русский человек.

На Осколе, 1942


Детей убил и дом поджег,

К своим, на запад, убегая,

Но вилы подсекли прыжок,

И шею жмет петля тугая.

Хрипящего подняв с земли,

Набив за пазуху солому,

Шесть русских женщин повели

Его к пылающему дому.

Он слезы труса не утер,

Моля и воя оголтело.

Шесть женщин бросили в костер

Его увертливое тело.

Глушил далекий пулемет

Его предсмертные рыданья...

Лишь тот жестокость их поймет,

Кто знает меру их страданья.

Под Москвой, 1942


Над умытым росой кирпичом

Клонит красные грозди калина.

Неизвестно, о ком и о чем

На закате грустит мандолина.

То ли просто в ней звон камыша,

То ли скорбь по недавней утрате.

Все равно. Потеплела душа,

Подпевая струне на закате,

И грустя, и скорбя, и любя,

И томясь ожиданьем в разлуке,

Сердце воина слышит себя

В мимолетном серебряном звуке.

Под Ржевом, 1942


Снег в накрапе кровавой росы,

Пулеметной метелью иссеченный.

Бродят сонные, толстые псы,

Обожравшиеся человечиной.

Вверх прикладом маячит ружье.

По пригорку окопы уступами.

Черной тучей висит воронье

Над промерзлыми, желтыми трупами.

У подножий степных ветряков,

На курганах, насыпанных дедами,

Гренадеры немецких полков

Полегли вперемешку с гонведами.

Мимо них, торопя лошадей,

Вслед за теми, за самыми первыми,

Мы идем с равнодушьем людей,

Притерпевшихся сердцем и нервами.

В приоскольской степи ветровой

Мы идем, о домашнем калякая.

Эка невидаль! Нам не впервой.

Мы солдаты. Мы видели всякое.

На Осколе, 1943-1945


Видно, выписал писарь мне дальний билет,

Отправляя впервой на войну.

На четвертой войне, с восемнадцати лет,

Я солдатскую лямку тяну.

Череда лихолетий текла надо мной.

От полночных пожаров красна.

Не видал я, как юность прошла стороной,

Как легла на виски седина.

И от пуль невредим и жарой не палим,

Прохожу я по кромке огня.

Видно, мать непомерным страданьем своим

Откупила у смерти меня.

Испытало нас время свинцом и огнем.

Стали нервы железу под стать.

Победим. И вернемся. И радость вернем.

И сумеем за все наверстать.

Неспроста к нам приходят неясные сны

Про счастливый и солнечный край.

После долгих ненастий недружной весны

Ждет и нас ослепительный май.

Под Ржевом, 1942



Православные!


Фото Свято-Никольской церкови с. Вавож

Свято-Никольская церковь с. Вавож, изображение которой во всей первозданной красе Вы можете лицезреть здесь, в конце 50-х годов 20-го столетия была наполовину разрушена: у нее сейчас отсутствуют купол, колокольня и переход между храмом и колокольней. Кроме того, в стадии начала восстановления находится нижний храм, а верхний еще ждет своего часа. В то же время наша церковь — одна из крупнейших в Удмуртии по площади (354 кв. м.) и единственная действующая — двухэтажная.

Мы призываем всех, кому не безразлична судьба российских православных святынь, присоединиться к нам и помочь восстановлению.

Наши данные для перевода средств:

ИНН: 1803002952; р/с: 40703810668150100113 в Вавожском отделении СБ РФ № 4464;
БИК: 049401601; к/с: 30101810400000000601
Приход храма Святителя и Чудотворца Николая с. Вавож
Наш адрес: Удмуртская Республика, 427310, с. Вавож, ул. Интернациональная 43.
Наш телефон: (341-55) 2-13-77
Наш e-mail: nikolaxram@udmr.net

Да не оскудеет рука дающего!

© «Православная Удмуртия», 2001-03 гг.

Мы будем рады, если Вы сочтете какой-либо из материалов нашей газеты достойным копирования и использования в своих целях. Мы будем благодарны, если при этом Вы сошлетесь на нашу газету. Если Вы пожелаете использовать материал (статью и/или иллюстрацию), публикуемый нами с чьего-либо милостивого благословения, настойчиво просим Вас обратиться к собственнику материала по указанному нами адресу и спросить у него на это разрешения.

Hosted by uCoz