Традиции
Пасхальные традиции, обычаи и суеверия
Пресветлое Воскресение Праведного Солнца — Христа испокон венков соединялось в народном воображении на Руси с весенним возрождением природы, как бы принимающей участие в радостном праздновании величайшего из евангельских событий, знаменующего победу над тьмою смерти. Посему было в укладе народном множество традиций, обрядов, в чем то и суеверных, связанных с этим великим праздником.
Так существовал обычай зажигать перед церквами и по холмам костры во время Светлой заутрени; в Белоруссии шли к ней даже с зажженными лучинами. Почти повсеместно на Святую ночь жгли по площадям смоляные бочки; уголья от них потом собирали и, отнеся домой, берегли вместе со свечами, с которыми стояли заутреню. Некоторые клали эти уголья под застрехи крыш, будучи уверены, что предохраняют свой двор от грозы.
В некоторых деревнях, после пения «Христос воскресе», стреляли холостыми зарядами из ружей, торжествуя этим победу над нечистой силой и тьмой.
Зачерпнутой в роднике в пасхальную ночь воде народное поверье приписывало особенную силу. Суеверные люди окропляли ею свои дома и амбары, видя в этом залог счастья и довольства. Поэтому и спешили в Святую ночь красные девушки за водой к ручьям и рекам. Молча старались наполнить ведра и — также молча — донести их домой. При этом считалось, что если будет произнесено хоть одно слово, то вода потеряет свою силу.
Дошло до наших дней старинное преданье, гласящее, что красное солнышко, всплывая из-за гор-горы над обновленной Воскресением Христа землею, радостно играет-пляшет своими лучами. В великорусских губерниях раным-рано на первый день Светлого Праздника выходил деревенский люд на пригорки, ребята же малые влезали на крыши — смотреть-любоваться игрою солнышка красного. Взойдет, заиграет оно на безоблачном небе, — быть красному лету, богатому урожаю и счастливым свадьбам. Деревенская детвора при появлении светила принималась прыгать, припевая: «Солнышко-ведрышко, выгляни в окошечко! Солнышко, покажись, красное, снарядись! Едут господа-бояре к тебе в гости во двор, на пиры пировать, во столы столовать!» Старухи в это время умывались с золота, серебра и красного яйца, думая от того и помолодеть, и разбогатеть; старики же расчесывали волосы, приговаривая: «Сколько в голове волосков, столько и внучат!» Были и такие между ними, что в первый день Светлой седмицы старались поужинать и лечь спать до заката солнечного, думая, что, если не сделать этого, то нападет «куриная слепота». Молодежь — парни, да девушки красные — ладили свое: чуть заиграет веселое солнышко, у них — первая песня — «веснянка» готова, а за нею следом пошел и первый хоровод.
С первого же дня Светла Христова Воскресения отверзаются врата райские и остаются отворенными до последнего дня. Счастлив тот, кто умрет о Пасхе, тому — прямая дорога в селения праведных. Потому-то престарелые благочестивые люди, которым не жалко расстаться с земной жизнью, и молят Бога, чтобы привелось им покинуть этот бренный мир во дни Святой недели, а еще лучше — в Светлую заутреню.
Существовало и предание, что Христос, в сопровождении своих Апостолов, ходит по земле от Пасхи вплоть до Вознесения. Одеты небесные странники в нищенское рубище, а потому, — гласил народный сказ, — и невдомек никому: кто они. Ходят они, испытуют людское милосердие, награждают великими и богатыми милостями добрых и карают злых людей.
Крепка была народная Русь своей простодушной верой во Христа, — свято чтили в ней все обряды христианского благочестия.
Так освятит деревенский люд во храме Божием в Светлую заутреню свои пасхальные яства, похристосуется со священником, своими близкими и всеми, кто бы ему ни встретился, разговеется красным яичком и всем, что Бог пошлет. Но до тех пор не начнут в деревне праздничного пированья-веселья, покуда не обойдет каждого двора церковный причт со крестом и святой водою и не пропоет перед каждой божницею радостных пасхальных песнопений.
А потом во всю Святую Неделю ходили, разнося благостную весть о Воскресении Христовом, в каждом приходе от деревни к деревне, богоносцы с крестами, хоругвями и образами. Всю Светлую неделю лился по Святой Руси радостный пасхальный звон: не молкла с утра до ночи ни одна колокольня, — каждая словно старалась перезвонить другую. Находилось многое множество охотников «потрудиться для Бога» у колоколов, а уж от детворы отбою не было: всякому хотелось хоть один раз да потрезвонить в эти Светлые дни. И гудели-перекликались колокольни, с утра до позднего вечера разносилось по светло-русскому простору порою и нестройное, но из глубины души льющееся пение: слышали его и поле чистое, и начинающий пробуждаться от зимнего сна лес, и только что сбросившая со своих плеч ледяные оковы река. Одни богоносцы-певцы сменяли других. «Ходить под Богом» на Святой считалось в народе за благочестивый подвиг. Приступали к нему только с благословения священника: не всем и разрешалось это дело, а только тем, кто не виновен ни в каких тяжких, вызывающих наложение особого покаяния, грехах.
Богоносцы, поднимая иконы, одевались во все чистое и давали зарок не пить при этом вина, что особенно трудно было выполнимо при известном хлебосольстве русского народа. Не выдержавший и поддавшийся на угощение, не мог уже оставаться богоносцем, а должен был передать свою обязанность другому, — на что не приходилось долго искать охотников. Считалось, что проносившему целую неделю иконы-кресты, вменялось это за седьмую часть дороги в Иерусалим: «Семь Светлых седмиц под Богом походить — в Ерусалим-град не ходить!» — говорили благочестивые люди.
Богоносцев ожидали в каждой хате с нетерпением. Еще накануне их прихода везде были приготовлены ведра и кадки со всяким житом, в которые ставили принесенные святыню, освящая этим будущий урожай. Такое зерно сберегалось для посева и высевалось прежде всякого другого. За немалый грех почиталось каким-либо образом осквернить и просто даже рассыпать зря это зерно-жито, но еще более тяжким — не принять богоносцев. Благодать Божия, по верованию деревенского богомольного люда, навсегда удалялась из такого дома.
Для крестьянской детворы приход богоносцев в деревню являлся целым событием. Еще загодя выбегали ребята за околицу и дожидались: как только покажутся кресты и хоругви, один из них, по выпавшему жребию, бежал оповещать деревню о приближении «Божьих гостей», а все остальные стремглав неслись навстречу идущим, чтобы, присоединясь к ним, принять этим участие в богоугодном подвиге старших. Во многих местах приглашали богоносцев в поле, где они — всем «миром» — с пением обходили озимые всходы. В какой деревне пришлось заночевать богоносцам, для той считалось это особенно счастливым предзнаменованием, охраняющим ее от пожара на более или менее продолжительное время. Потому-то везде и просили их об этом. Но не всегда соглашались они, потому что священником, отпускающим с ними святые иконы, давался строгий наказ лучше ночевать в поле, чем в такой деревне, где в это время шел пьяный праздничный разгул.
К богоносцам иногда присоединялись убогие слепцы — калики перехожие, разносящие из конца в конец свои песенные сказы. И во всякое другое время радушно встречал этих птиц Божиих народ-пахарь, всегда были они — желанные гости деревенской глуши. А на Светлое Христово Воскресение рад-радешенек им поселыцина-деревенщина, умиляющаяся при одном их виде. Шли они за богоносцами; спели те один ирмос, — только успеют кончить, а уж, «слепенькие» затягивали свой сказ.
«Дорого яичко ко Христову дню!» — говорит народная пословица, относящаяся ко всякой услуге. Но к Пасхе оно и в самом деле дорого: без него не разговляется даже ни один нищий, без красного яичка не похристосуешься, — без него и праздник не в праздник выйдет! Первое яйцо, полученное в Христов день, по народному поверью, никогда не должно портиться, если оба похристосовавшиеся приветствовали друг друга пасхальным приветствием от чистого сердца. Поэтому многие его хранят на божнице в течение целого года — до новой Пасхи.
«Наш Фаддей каравай хлеба с одним яйцом съест!» — приговаривает деревня про накидывающихся на розговень прожорливых едоков. «Дай ему яичко, да еще и облупленное!» — подсмеиваются над любопытными не в меру. «Хоть черненька курица, да на белых яичках сидит!» — замечают краснословы о суровых на вид людях с добрым сердцем. «Он по яйцам пройдет, ни одного не раздавит!» — оговаривают они чересчур осторожных. «Не умел играть яйцом, играй желваком!» — кивают последние в сторону слишком беспечных. «Курочка бычка родила, поросеночек яичко снес!» — говорят при виде завирающегося краснобая.
И теперь Пасха Христова является поистине Светлым Праздником православного народа, а в старину на Москве Белокаменной справлялся этот «праздников Праздник» с еще большей торжественностью.
Кончалась неделя Страстей Христовых, проводимая в строгом посте и непрестанных молитвах, вызывающая в душе каждого христианина неизгладимое впечатление крестных страданий Сына Божия. Как начинали, так и завершали ее цари московские — подвигами христианского смирения, не только готовясь достойным образом встретить святую радостную весть о Светлом Воскресении Пострадавшего за грехи людей, но доставляя возможность этого даже и недостойнейшим из своих подданных — преступникам, заключенным в тюрьмы за самые тяжкие вины. Ночью с пятницы на субботу, тайным образом, в сопровождении немногих ближних людей, обходил царь-государь заключенных, неся к ним не только щедрую милостыню, но и милость. И не было никому во время тайных выходов государевых отказа в просимом, лишь бы это не противоречило христианскому добротолюбию. Ярким проявлением милосердия устилали наши древние венценосцы путь Воскресшему Царю царей земных на Святую Русь, памятуя великие слова Божественного Искупителя: «...милости хочу, а не жертвы» (Мф. 9, 13).
В субботу, в навечерие Светлого Дня, служилась в покоевых палатах царских, в государевой комнате, что в Теремном дворце, полунощница. Благоговейно слушал ее державный хозяин всея Руси. Кончалась служба, начинался трогательный обряд «царского лицезрения». К выполнению этого обряда перед Светлой заутреней в покои государевы собирались бояре, окольничие, думные и ближние люди, все служилые и дворовые чины. По зову царского стольника, стоявшего «на крюку» у дверей, входили в государеву Комнату, по два человека. ударяли челом и шли по своим местам. Приняв ближних людей, выходил царь в Переднюю, где происходило то же самое, что и в комнате, с той только разницей, что сановитых бояр заменяли дворяне, дьяки другой степени и стрелецкие головы. Царь-государь был в становом шелковом кафтане, надетом поверх зипуна.
После челобитья бояр и других людей московских, удостоившихся «лицезрения», царь принимал от спальников свой выходной наряд — «опашень, ожерелье стоячее, шапку горлатную и посох индейской черна дерева» — и шествовал к Светлой заутрене в Успенский собор. Блестящий сонм бояр, окольничих, стольников, стряпчих, дворян и дьяков окружал венценосного богомольца, шедшего навстречу Воскресавшему Царю царей. Встречавшие выход царский в сенях и на крыльцах, ударив челом государю, присоединялись к шествию и шли — впереди всех — по трое в ряд. Перед Успенским собором, у западных дверей его, «в решетках, нарочито для того устроенных», становились они по обе стороны и пропускали государя с его свитою царской, во храм Божий.
Тем временем замирала вся переполненная православным людом московским Кремлевская площадь, замирала и вся Москва в трепетном ожидании могучего медного голоса Ивана Великого. На второй удар колокола-великана откликалась вся Белокаменная радостным красным звоном, разнося весть о Светлом Воскресении Христовом. Совершался Крестный ход вокруг Успенского собора; сам царь-государь не ходил со крестами, а выходил в западные двери и там ожидал богоносцев. Вместе с торжественным ликующим пением: «Христос воскресе!» — возвращался он под своды древней святыни московской. Входили туда и все, кто был в золотных кафтанах. От тесноты оберегали собор стрелецкие подполковники.
Пелись хвалитные стихиры пасхальные, прикладывался царь всея Руси к образам и начинал христосоваться — «творить целование во уста» с благословлявшим его святым крестом Владыкою-Патриархом, митрополитами, архиепископами и епископами; все же остальное духовенство «жаловалось к руке».
Следом за духовным чином шло христосование светского. Начиналось оно с Патриарха, к которому подходили все, целовали его руку и оделялись красными пасхальными яйцами — по три, по два и по одному. Государь был уже в это время на своем «месте» царском, у южных дверей собора, и ожидал продолжения выполнявшегося обряда. По заранее составленному и утвержденному списку, подходили бояре и все молившиеся в соборе ближние люди государевы к его царскому высокому месту и творили целование руки царевой. «Христос воскресе!» — приветствовали они государя — «Воистину воскресе!» — отзывались им уста «Солнышка Земли Русской».
Христосуясь, раздавал царь всем яйца — гусиные, куриные и деревянные-точеные. Яйца, приготовлявшиеся заблаговременно токарями, иконописцами и травщиками Оружейной Палаты, а также иноками Троице-Сергиева монастыря, были красные, богато и искусно изукрашенные по золоту яркой росписью в узор, или «цветными травами, а в травах птицы и звери и люди».
На Руси в те времена пасхальному красному яйцу придавалось особое таинственное значение; с тем большим благоговением принимали его в Светлую заутреню благочестивые предки наши из рук государевых. Кончалось христосование. Святитель московский возглашал в царских вратах, пасхальное слово святого Иоанна Златоуста. Внимал ему с благоговением подходивший слушать поучение царь. «Много лет ти, владыко!» — смиренно произносил он при окончании слова.
Отходила заутреня, и шествовал государь со всеми окружавшими его боярами и ближними людьми в Архангельский собор. Здесь он поклонялся чудотворным иконам и святым мощам, а затем, следуя завету-обычаю предков, «христосовался с родителями» пред их гробницами. Из Архангельского шел царь в Благовещенский собор, где, поклонившись местным святыням, «целовался в уста» с протопопом — царским духовником — и жаловал его яйцами, а ключарей допускал к целованию своей руки. Иногда следом за Благовещенским собором, а порою на второй день Светлой седмицы, посещал он Вознесенский и Чудов монастыри и Троицкое подворье. Весь чин, окружавший государя в Успенском соборе, следовал за ним в прежнем порядке на всем этом пути.
Наконец возвращался государь к себе «на Верх» (во дворец) и в Столовой палате жаловал к руке и яйцами пасхальными всех, кто из бояр и ближних людей оставался там для «береженья» царского семейства и дворца во время выхода государева... К ранней обедне, по описанию исследователя домашнего быта русских царей, шел государь вместе со всем государевым семейством в какую-либо из своих дворцовых церквей, к поздней — в Успенский собор, куда выходил в большом царском наряде, ведомый под руки двумя ближними боярами, в сопровождении всей свиты. От поздней обедни возвращался царь в царицыны покои, где жаловал к руке и одарял крашеными яйцами всех ее ближних людей, мам, верховых боярынь, крайних, казначей и постельниц.
Затем изволил христосоваться государь со своими дворовыми людьми — комнатными («стоявшими у крюка»), «наплечными мастерами» (портными), шатерными мастерами, иконниками, мовными, постельными, столовыми, истопниками и сторожами, не исключая ни одного — даже самого низшего положением — дворового.
Разговевшись, шел он принести радостную весть о Светлом Христовом Воскресении тем, кто не мог внимать ей в соборах и церквах: в городские тюрьмы, больницы и убогие дома (богадельни). «Христос воскрес и для вас!» — произносил царь, входя в эти приюты скорбей и печалей, и одаривал заключенных и больных от щедрот своих пасхальными яйцами красными, деньгами и разными новыми вещами, обиходными в их быту. Присылалась заранее сюда от государя и праздничная розговень (Розговень — первый мясоед)...
Бояре, следуя благому примеру царя-государя, раздавали на Светлый Праздник щедрую милостыню, а также посылали «розговены» в тюрьмы, больницы и богадельни. Именитое купечество не отставало в этом от них. Все благочестивые русские люди старались, по мере сил и возможности, следовать правилу пасхального поучения: «Своя домашняя без печали сотвори, нищая и бедная помилуй!» По стогнам Москвы, да и всех других городов русских, неумолкаемо разносился во всю Святую седмицу красный звон. Звонили и настоящие звонари, и все желающие «потрудиться для души» люди — старые и малые; некоторые, особенно из слепцов-убогих, достигали в этом труде высокой степени искусства, заставляя изумляться слушателей. Для многих явственно слышались в этом звоне воочию воплощавшиеся в делах благотворения и милосердия слова древнего проповедника: «Духовно торжествуем, страннолюбием цветуще, любовию озарившеся, нагие одевающе, нищая и бедная с собою в подобно время накормяще и обидимыя избавляюще...»
По свидетельству иноземцев, оставивших описание о своем «путешествии в Московию», здесь исчезало в эти светлые дни всякое различие в положении: обменивались христианским поцелуем рабы с боярами, мужчины с незнакомыми женщинами и девушками, друзья и враги.
Так встречала старая Московская Русь радостные дни Светлого Христова Воскресения.
