Глава V. История храма, его прихода и причта.

Любой приходской храм имеет свою особую историю. Архивные документы и воспоминания позволяют нам восстановить прекрасные, порой трагические биографии настоятелей того или иного храма, его причетников... По многим документам можно восстановить также своеобразную летопись благородных деяний священнослужителей храма и его прихожан.

Летопись Успенской по сравнению с историей других храмов не столь протяженная во времени, но зато богата значительными событиями и выдающимися личностями.

Несмотря на освящение в 1916 году, еще ряд лет храм оставался приписным, то есть не вполне самостоятельным в своей деятельности.

Процесс полного обособления Успенской церкви от Покровской завершился осенью 1923 года. В тогдашней клировой ведомости об этом сказано так: «Для охранения здания Успенской церкви в целости и сохранности группа верующих зарегистрирована при ней 30 сентября 1923 года в исполкоме Вотской Автономной Области, с самостоятельным приходом, с выделением его из Покровского прихода».

Там же признавались немалые трудности в жизни храма: «Успенская кладбищенская церковь находится в отдалении от жительства [жилья — Е. Ш.], приход ее должны составлять бедные жители окраин завода. Квартиры для священника вблизи нет. Существовать при ней в материальном отношении священнику нет возможности» [АОАС, ф. 17, оп. 2, д. 58, л. 21].

Покровско-Николаевское заречное кладбище, бывшее вокруг Успенской церкви и вплотную подступавшее к ее стенам, оказалось официально закрыто в 1930 году. Однако неофициальные захоронения на этой территории продолжались еще довольно долго. Закрытие кладбища совпало с пиком гонений на причт Успенской церкви. После закрытия всех иных ижевских храмов бывшая кладбищенская церковь невольно превратилась в «кафедральный собор», хотя, разумеется не отвечала его статусу по вместимости помещений и богатству убранства.

Епископ Ижевский и Удмуртский Павел (Чистяков)
среди клириков и прихожан одного из храмов Удмуртии. 1936 г.

Современные священники храма Успения Пресвятой Богородицы:
Владимир Тронин, Геннадий Вяткин, Евгений Лаптев, Сергий Шерман. Фотография 1999 г.

Успенская церковь — памятник трагической истории Ижевской и Удмуртской епархии, организованной осенью 1926 года в сложных условиях противостояния как с безбожной властью, так и с «обновленцами». Все епископы Ижевские и Удмуртские довоенного и военного периода одновременно по должности являлись настоятелями Успенской церкви. Один из них похоронен возле ее алтаря.

Это владыка Николай (Покровский). Он родился 9 мая 1851 года. Учился в Петербургской духовной академии, став кандидатом богословия. Затем был протоиереем Вознесенской церкви в Петербурге. В 1919 году Николай хиротонисан во епископа Вятского и Глазовского. Через три года он стал архиепископом Тобольским, а с 1925 года служил во Пскове. С декабря 1930 года он архиепископ Пермский и временно управляющий Иваново-Вознесенской епархией, а в 1931-1932 годы архиепископ Полоцко-Витебский. Столь частая смена должностей (да еще столь престарелым владыкой) была исключительно лишь следствием непрерывных арестов и провокаций, обрушившихся на всех архиереев. С февраля 1933 года по самую свою кончину 18 июля того же года Николай был архиепископом Ижевским и Удмуртским [«Журнал Московской Патриархии», 1933, № 16—17, с. 9.].

Значительно дольше с Успенской церковью был связан предшественник владыки Николая — епископ Ижевский и Удмуртский Синезий (Зарубин). Он родился 30 августа 1886 года в деревне Панино Московской губернии. Окончил художественное училище. В 1926 году был хиротонисан. Владыка служил в Воронежской, Якутской и Колымской епархиях, с 1928 года — в Ижевске. Через два года из-за невозможности пойти на поклон безбожной власти Синезий официально отошел от управления епархией, но пребывал в Ижевске и особенно был связан с Успенской церковью. Это епископ-бунтарь, откровенный противник жесточайшей сталинской коллективизации, обескровившей Удмуртию, а одновременно и подорвавшей позиции сельского духовенства. Именно в Успенской церкви мятежный епископ обличал власти и продолжал служить несмотря на запрет [АМБУР, д. 5261, д. 5052.].

Епископ Удмуртский сразу же по назначении столкнулся с невероятным по цинизму и жестокости давлением со стороны светских властей Удмуртии. В письме в Московскую патриархию он смело (зная о перлюстрации) поведал о том, что священники Удмуртии «задавлены непосильными обложениями... задушены принудительными работами. .. Обложение производится мясом, льном, маслом, яйцами, живностью, дичью... Денежные взыскания: с.-х. налог, на индустриализацию, облигации госзаймов, на приобретение инвентаря, тракторизацию, самообложение и пр. За невыполнение в срок, часто исчисляемый часами — опись имущества, выселение из домов, отдача под суд, ссылка и пр. Все духовенство безотносительно к возрасту и здоровью мобилизуется на лесозаготовки, без оплаты труда» [Поспеловский Д. В. Русская православная церковь в XX в. М., 1995. С. 159.].

«Страдальцем за веру и Христа» владыку Синезия ижевцы называли еще и до его ареста, имея в виду редкостные смирение и некорыстность епископа, а также церковные ограничения, наложенные на него духовными властями, которые попробовали тогда заигрывать с советским режимом. 6 февраля 1930 г. Синезий отправил московским архиереям «отказ в молитвенном с ними общении и сослужении»: «Моя ориентация — староцерковник. Мой глава — местоблюститель Патриарший митрополит Крутицкий Петр» [АМБУР, д. 5261, л. 11] (арестован в декабре 1925 г.). В ответ заместитель его, митрополит Нижегородский Сергий запретил с 19 февраля владыке проводить богослужения. Синезий смиренно четыре месяца только лишь посещал их, подпевая на клиросах заречной Успенской церкви как простой певчий. Но уже этим он «вызывал соблазн» среди духовенства и паствы Ижевска. Когда же «запрещенный» владыка дерзнул совершать там богослужение без благословения официально правящего в Удмуртии епископа, гнев митрополита Сергия был неминуем.

На заседание Синода 9 мая 1930 г. он вынес такое постановление: «Предложить преосвященному Синезию, бывшему Ижевскому, представить в Патриархию в двухнедельный срок, в объяснение раздорнической его деятельности, ответы на следующие вопросы: 1) считает ли себя Преосвященный стоящим в каноническом общении с Заместителем Патриаршего Местоблюстителя и временным при нем Патриаршим Синодом, признавая их православными, а не обновленцами; 2) выпустил ли какое воззвание против Преосвященного Заместителя; 3) по какому разрешению служит, по увольнении на покой, в Успенской г. Ижевска, церкви, со священником Павлом Мезриным и диаконом Григорием Остроумовым, производя своею раздорнической деятельностью соблазн среди духовенства и верующих г. Ижевска и епархии. Впредь до представления Преосвященным Синезием ответов на указанные вопросы воспретить ему священнослужение, в случае неполучения от него ответов в двух недельный срок, иметь о нем особое суждение»[Иоанн, Митрополит Санкт-Петербургский и Ладожский. Стояние в вере. Очерки церковной смуты. СПб., 1995. С. 196.].

Ижевец не смирился, и тогда по докладу временно управляющего епархией Георгия (Анисимова) Синод 4 июня 1930 г. постановил о Синезии: «... предать суду православных архиереев, оставив его под запрещением впредь до раскаяния или постановления о нем суда» [Там же].

Никакого покаяния епископ-бунтарь не принес до самой кончины. Постепенно вокруг него сплотилось ядро стойких «тихоновцев», «староцерковников», причем зачастую из отдаленных от Ижевска регионов РСФСР. Перед самой расправой с Синезием духовное окормление, необходимое по законам церковной иерархии, стали получать от него 95 ближних и дальних приходов. Последние оказались в подчинении ижевца оттого, что после поголовных арестов епископов в Москве и Ленинграде Синезий к 1931 г. остался единственным архиереем от «Истинно Православной», «тихоновской» Церкви! Она выступала против «обновленчества» с его кощунственной идеей «коммунистического христианства».

Традиционализм ижевского владыки пришелся по вкусу значительной части православных ижевцев (в большинстве своем русских), а также многим сельским прихожанам-удмуртам. Те из них, кто оказались вынуждены бежать из родного села после закрытия храма и «раскулачивания», находили у Синезия в его скромном доме, в Успенской церкви и других подвластных ему храмах приют, поддержку и слова ободрения, вселявшие надежду на светлое будущее в гармонии с Богом и обществом.

Очень важно, что в отличие от предшественников, относившихся к удмуртам порой с предубеждением, епископ охотно постригал в монашество удмурток-богомолок. Именно они создали при нем, по донесениям агентов, «особый институт бродячих агитаторов». В страшные для православия годы монашкам-«синезианкам» пришлось стать своеобразным буфером между разрушающей властью и разрушаемым миром крестьянства. Они зазывали к себе и вдохновляли тех, кто сопротивлялся сталинской коллективизации.

Синезий погиб в заключении в 1937 году, но прихожане Успенской церкви долго вспоминали о нем и даже, будто бы, по легендам, встречали его здесь среди неких странников-богомольцев. Особенной популярностью владыка Синезий пользовался среди удмуртов, так как он сочувствовал первым иереям-удмуртам, содействовал их продвижению по службе. Просьбы о поминовении Синезия в день его Ангела хранителя следовали от прихожан даже и в 1990-е годы.

На схеме приходов «синезианской церкви», сделанной самим Синезием в чекистских застенках 19 ноября 1931 года, особо выделена Успенская церковь. Это была важная организационная опора великого молитвенника и борца за чистоту веры.

Среди клириков заречного храма в довоенный период выделялись также светлые личности двух священников. Это Венедикт Васильевич Раевский (1856-?) и Андрей Викторович Волков (1881—1938).

Первый из них — потомственный казанский дворянин, представитель особой ветви духовенства с «родовым гнездом» в Чутыре. Этот иерей служил в Шаркане и Вавоже, а с 1919 года в Ижевске — настоятелем Покровской церкви. Напомню, что именно к ней была приписана Успенская церковь. Поэтому отец Венедикт часто занимался ее делами, а с 19 марта 1923 года служил по субботним, воскресным и праздничным дням только в ней, хотя она еще и не стала самостоятельной. Переход батюшки из Покровской церкви был вызван каким-то его конфликтом с членами ее приходского совета «на почве поминовения имени правящего сарапульского епископа Алексия» [АОАС, ф. 17, оп. 2, д. 58, л. 21]. Судя по всему, настоятель поддерживал опального владыку и не собирался поддаваться «обновленцам».

Как бы то ни было, именно В. В. Раевского можно считать первым «своим» священником Успенской церкви.

Отец Венедикт знал удмуртский язык и писал об удмуртах в 1908 году: «... к ним я всегда расположен, как водившийся и воспитавшийся в вотяках». «.. Теперь нередко жертвуют [на храм] и вотяночки — все это благодаря моему старанию, а главное — знанию их языка» [ЦГА УР, ф. 245, оп. 1, д. 4757, л. 575]. Таким образом, «удмуртская» специализация храма определялась уже тогда.

Огромным авторитетом в православном Ижевске пользовался протоиерей Андрей Волков. Он с отличием закончил Казанскую духовную академию в 1915 году. Будучи в начале 1930-х годов настоятелем Успенской церкви, протоиерей произносил необыкновенно смелые проповеди, резко обличая воинствующий атеизм и призывая прихожан к стойкости духа. Решением противозаконной «тройки» от 24 декабря 1937 года отец Андрей был приговорен к расстрелу. Приговор приведен в исполнение в Ижевске 4 января 1938 года.

После закрытия Покровской и Никольской заречных церквей вся богослужебная деятельность в Зареке сосредоточилась в стенах Успенской церкви. В ее штат перешли и те приходские священники, что уцелели в атмосфере непрерывных гонений и террора.

В 1930-е годы ряд лет церковь принадлежала особой, проправительственной ветви Русской Православной Церкви — «обновленцам», хотя иногда их и вытесняли «староцерковники». Это «тихоновцы», то есть сторонники линии поведения, определившейся еще при патриархе Тихоне.

«Староцерковники» пытались оспорить передачу Успенской церкви «обновленцам» для совместного использования. Известен, например, запрос первых в комиссию по культам при ВЦИК РСФСР от 22 января 1933 года: «... Согласно церковных правил никакого молитвенного общения православных с обновленцами невозможно. При совместном пользовании православным пришлось бы после каждой требы, совершенной обновленцами, освящать весь храм, что физически невозможно» [ГАРФ, ф. 5263, оп. 1, д. 282, л. 9].

11 июля 1933 года областная комиссия по вопросам религиозных культов все же окончательно постановила передать Успенскую церковь в исключительное пользование «обновленцам», которых тогда набралось уже 600 человек. Они писали: «Мы, обновленцы, всегда выполняли лежащие на нас обязанности по ремонту и содержанию молельного здания» [ЦГА УР, ф. Р-177, оп. 1, д. 595].

По сведениям контролирующих советских органов, на 20 января 1936 года в приходе Успенской церкви числилось верующих: 1466 женщин и 395 мужчин. Все они были записаны только «обновленцами» [ГАРФЮ ф. 5263, оп. 1, д. 281, л. 57]. Это обстоятельство не должно восприниматься нами сейчас исключительно в негативном плане. Постыдное «обновленчество» часто являлось лишь маскировкой. Это было своеобразным условием выживания в атмосфере жесточайшего преследования верующих воинствующими атеистами.

733 «обновленца» числилось тогда также в приходе Свято-Троицкой кладбищенской церкви. А «староцерковников» («тихоновцев») в Ижевске официально насчитывалось только 1547. Причем они не имели отдельного храма, а лишь делили с «единоверцами» (старообрядцами) один храм — тот, что во имя Ильи Пророка.

Как бы то ни было, «обновленцы» смогли тогда путем тактических отступлений сохранить ряд культовых зданий Удмуртии. Характерно, что храм Успения Пресвятой Богородицы, один из немногих в Удмуртии, во-первых, не подвергся разграблению весной 1922 года [Это разграбление якобы на «борьбу с голодом» проводила везде коммисия во главе с И.  А. Наговициным. Впрочем, вернее всего, молодая Успенская церковь еще не успела обзавестись особыми материальными ценностями. Поэтому, возможно, коммисары и не включили ее в свои списки.], а, во-вторых, сохранил все свои архитектурные объемы.

Церковь не подверглась варварской «реконструкции» под склад, школу или клуб. Конечно, в какой-то степени это следствие особого благоволения властей по отношению к «обновленцам». Хотя, заметим, в конце концов и они оказались репрессированными.

Взаимоотношения светских властей и клира Успенской церкви наиболее конструктивными оказались на переломе Великой Отечественной войны в самый тяжелый для Отечества момент.

Особую роль здесь сыграл тонкий «дипломат», настоятель храма Владимир Александрович Стефанов из древнего, славного рода вятских иереев. Его отец служил в Новых Зятцах до 1894 года, а дед, протоиерей Иосиф — в Глазове, где и скончался в 1881 году. Последний был известен как талантливый миссионер («Обратил в христианство 409 язычников» — из итогового отчета), опытный этнограф и знаток изобразительного искусства. Что-то, видно, передалось и внуку.

Владимир родился в селе Зюзино-Афанасьевское Глазовского уезда 7 июля 1886 года. На казенный счет, как сирота, был отправлен в Вятскую духовную семинарию, которую и окончил 24 годов от роду. Матушкой же себе, без коей нельзя быть священником, он избрал дочь протоиерея из Старых Зятцев Василия Селивановича — Екатерину.

В сан священника Владимир Стефанов был возведен 4 ноября 1910 года самим епископом Сарапульским Мефодием, человеком высочайшей культуры, сотрудником Академии наук. Все последующие тридцать лет (редкая стабильность!) В. А. Стефанов тихо, достойно прослужил среди удмуртов в Вознесенском храме села Водзимонье Вавожского района. У него была ярко выраженная общественная жилка, поэтому отец Владимир еще преподавал сразу в трех земских школах, был «противораскольничьим» миссионером и заведовал окружной библиотекой благочиния.

К заслугам водзимонского батюшки относили и руководство строительным комитетом по расширению ставшего вдруг тесноватым здания. Отточенная по пропорциям, какая-то вся по-итальянски грациозная церковь, принадлежавшая к кругу творений нашего выдающегося зодчего С. Е. Дудина, в результате тактичных действий В. А. Стефанова за год до первой мировой оказалась дополнена по проекту И. А. Чарушина строгими пристройками, ничуть не портящими шедевр. Сейчас водзимонский храм — один из немногих у нас полностью уцелевших. Это и заслуга отца Владимира.

Но вот за год до Великой Отечественной Советская власть окончательно задавила духовенство налогами и вынудила крестьян закрыть этот белоколонный классический храм. Многие батюшки вынужденно становились в подобной ситуации расстригами, пережидая коммунистические гонения на гражданской службе. Отцу Владимиру повезло. Сам митрополит Сергий, местоблюститель патриаршего престола, своим указом назначил его к Успенской церкви Ижевска. Там-то и пришла вскоре к батюшке всесоюзная слава. Там-то и стал он адресатом Сталина, единственный из местного духовенства.

Это было связано с событиями войны. Если до нее советский патриотизм (или «обновленчество») еще как-то тихо осуждался частью священнослужителей, то жестокие всенародные испытания окончательно сплотили их всех вокруг Советской власти. Городские и сельские батюшки вели огромную работу по сбору пожертвований на нужды фронта. И им, разумеется, верующие доверяли значительно больше, чем какому-либо партийному секретарю. А верующих тогда было еще очень много, несмотря на предвоенную «пятилетку безбожия».

Прихожане единственной тогда на весь Ижевск Успенской церкви, вдохновлялись призывами отца Владимира, забывали старые обиды от власти и не только сами щедро вносили деньги в особые церковные кружки (что выливалось затем в немалые отчисления от церкви в фонд обороны), но и щедрее обычного вознаграждали любимого батюшку за всевозможные церковные требы.

Это именно народный батюшка, выразитель дум и чаяний православного Ижевска. Напомню, на весь огромный оборонный город-завод оставался действующим один только Успенский храм, и уже поэтому «гонорары» его настоятеля, работавшего тогда без выходных, оказались на редкость обильными. Ни один самый говорливый партийный секретарь в Ижевске не мог вызвать тогда к себе подобной народной любви и соответствующего денежного ее выражения.

Отец Владимир — живой человек, со своими слабостями. Он вполне мог бы потратить на личные нужды выпавшие на его долю народные «гонорары», пустить их подобно женам наших генсеков на бриллианты или вложить в недвижимость, но патриот мыслил шире. За первый же год войны у него скопилась приличная сумма, и батюшка, у которого сын был на фронте, принял единственно верное решение.

29 декабря 1942 года В. А. Стефанов отправил письмо И. В. Сталину: «Я, как пастырь духовный, скорблю душою за наших братьев и сестер, подпавших во временно оккупированных областях под иго фашистов и подвергающихся неслыханным злодеяниям и мучениям, творимым над ними немецкими фашистами. Желая помочь Красной Армии быстрее разгромить врага, очистить нашу священную русскую землю от фашистской нечисти, я внес 28 декабря 1942 г. в кассу Государственного банка наличными деньгами все свои личные сбережения в сумме 273 тысячи рублей. Прошу Вас, Иосиф Виссарионович, на эти деньги построить 2 боевых самолета, присвоив им имена наших героев-предков “Александр Невский” и “Дмитрий Донской”, и да пусть эти грозные машины покарают виновников человеческих несчастий — гитлеровских иезуитов» [ЦГА УР, ф. 546, оп. 2, д. 159, лл. 306, 308.]. Ответная телеграмма гласила: «г. Ижевск, Удмуртской АССР, священнику Успенской церкви В. А. Стефанову. Благодарю Вас, Владимир Александрович, за вашу заботу о воздушных силах Красной Армии. Ваше пожелание будет исполнено. Примите мой привет. И. Сталин» [Удмуртская правда. 1943, 8 янв.]. Текст этот благоговейно воспроизвела в те дни «Удмуртская правда».

Были и две другие благодарственные телеграммы вождя, поскольку благородные жесты иерея на этом не прекратились, но текстов тех я не знаю. Всего же за время войны батюшка добровольно передал Советской власти из личных средств на нужды фронта в несколько раз больше, чем кто-либо еще из священников УАССР — 569 500 рублей. Думаю, что вряд ли кто еще из частных граждан УАССР пожертвовал соразмерную сумму в фонд обороны.

А о том, каковы были те рубли по «фактическому» весу, может сказать уже то, что в 1943 году отец Владимир купил для себя прекрасный дом всего за 45 тысяч. Он и сейчас стоит. (Зарека, 15-я улица, № 15). Позже он купит себе и «Победу» за 16 тысяч. На здоровье, батюшка!

Три телеграммы Сталина были своеобразной грамотой для настоятеля Успенской церкви. Ее так и не закрыли, хотя весь причт там был вырублен кровавыми сталинскими репрессиями в предвоенные годы. В. А. Стефанов поддерживал своими честными капиталами не коммунистический режим, а страдающее Отечество. И единственный сын его Серафим, родившийся в 1916 году в Водзимонье, отдал свою жизнь на фронте в 1943 году не за усатого тирана, а за тех полуголодных замордованных старушек, что несли последние рубли в деревянный храм Успения Пресвятой Богородицы на западной окраине переполненного заводами Ижевска.

На юбилейном заседании церковного совета в 1960 году, посвященном 50-летию священнического служения настоятеля церкви, было отмечено: «В годы Отечественной войны он зарекомендовал себя ревностным патриотом. Непрестанные поучения и призывы к верующим, проникнутые уверенностью в близящийся час победы над врагом, вдохновляли верующих на самоотверженный труд, на необыкновенный подъем и волю к победе. Его стараниями собрано большое количество теплой одежды для воинов» [Личное дело в архиве управления Ижевской и Удмуртской епархии.].

Вскоре после Победы отец Владимир перешел в Троицкую церковь, служа там сначала ключарем, а с 1947 года и настоятелем этого храма, ставшего уже главным в Ижевской и Удмуртской епархии. Да и само открытие храма, предназначенного было к уничтожению, верующие связывали с хлопотами и ходатайствами В. А. Стефанова. Он пользовался авторитетом у безбожной власти — и это значительно облегчало его нелегкую миссию. Лавированием, компромиссами он спасал главное. Трудами отца Владимира Троицкая церковь была заново расписана лучшими художниками и получила третий придел, что во имя святого, великомученика Пантелеймона. Труды протоиерея были отмечены не только советской медалью за войну, но, разумеется, и церковными наградами: наперсным крестом, крестом с украшениями, митрой. Скончался он 28 декабря 1962 года, в самый разгар хрущевских гонений, пожалуй, даже превзошедших ленинско-сталинский разгул.

Деяния отца Владимира в годы войны не были чем-то исключительным для духовенства Удмуртии. Солидные суммы (хотя и в несколько раз меньше, чем у него) перечисляли в фонд обороны все его коллеги. Более того, три наших священника сняли на время рясу и пошли на фронт. Это лейтенант, орденоносец И. И. Баландин из Воткинска, пулеметчик Ф. Е. Красильников из Старого Мултана, старший сержант П. М. Коновалов из Новогорского. Демобилизовавшись все они вернулись к исполнению своих привычных обязанностей в храмах Удмуртии, ненадолго открывшихся тогда в результате временного «потепления».

По объему пожертвований в фонд Победы ни один другой храм Удмуртской АССР не мог сравняться с пожертвованиями прихожан и клириков Успенской церкви. Уполномоченный по делам Церкви М. Родин в своем отчете для Москвы за первый квартал 1946 года писал:

«Протоиерей Успенской церкви Стефанов Владимир Александрович за период Великой Отечественной войны внес на патриотические цели наличными деньгами 569 500 рублей, за что имеет несколько благодарностей от И. В. Сталина.

Протоиерей, настоятель Успенской церкви Грачев Григорий Трофимович внес на патриотические цели наличными деньгами 263 500 рублей.

Прихожане Успенской церкви внесли на патриотические цели наличными деньгами 1 456 000 рублей» [ЦГА УР, ф. Р-551, оп. 1, д. 71, л. 12].

Итого — 2 279 000 рублей. Наиболее приблизились к этой сумме прихожане храма Преображения Господня в Воткинске: 720 600 рублей.

Медалей «За доблестный труд в Великой Отечественной войне» помимо В. А. Стефанова были удостоены также другие клирики Успенской церкви:

• протоиерей Дмитрий Михайлович Казаков;
• иерей Павел Васильевич Мезрин;
• протоиерей Григорий Трофимович Грачев.

Бесспорно, храм Успения Пресвятой Богородицы является также своеобразным памятником благородства и мужества православных священников и рядовых верующих столицы Удмуртии. Несмотря на кровавый террор, внутрицерковные распри и все предшествующие воинствующе атеистические гонения, они нашли в себе силы поддержать Отечество в трудный час иноземного нашествия. Почти во все дни войны над храмом раздавались тихие звуки единственного колокола (перед войной звон запрещали) и все дни перед образом Пресвятой Богородицы горела негасимая свеча.

Богослужения в храме Успения Пресвятой Богородицы часто проводили местные архиереи:

• архиепископ Сарапульский Алексий (Кузнецов) — в конце 1910-х и начале 1920-х годов;
• епископ Глазовский (и временно Вятский) Виктор (Островидов) — в 1920-е годы;
• епископ Ижевский и Удмуртский Павел (Чистяков) — в 1930-е годы;
• архиепископ Ижевский и Удмуртский Ювеналий (Килин) (в схиме Иоанн) — в 1950-е годы;
• архиепископ Казанский и Марийский Пантелеймон (Митрюковский), кстати, уроженец Воткинска, — в 1970-е и 1980-е годы.

Не оставляет своим вниманием заречный храм и ныне правящий архиепископ Ижевский и Удмуртский Преосвященнейший Николай.

Еще в 1930-е годы, при владыке Синезии, наметилась, а в 1960-е годы окончательно закрепилась своеобразная «специализация» Успенской церкви, очень важная в силу того, что Ижевск все же обладает статусом столицы удмуртского народа.

В силу ряда причин этот храм особенно полюбили православные удмурты из ближайших к Ижевску сел, лишившихся перед войной своих храмов. Только в Успенской церкви православные удмурты могли услышать особо ценимые ими проповеди и богослужения на родном языке. Прежде это часто практиковалось во многих храмах — еще с конца XIX века, но впоследствии преследовалось советскими чиновниками по делам религии. Большая заслуга в дальнейшем развитии практики церковного использования удмуртского языка принадлежит нынешнему настоятелю, митрофорному протоиерею, кандидату богословия Евгению Яковлевичу Лаптеву и диакону, доктору филологических наук Михаилу Гавриловичу Атаманову.

Митрофорный протоиерей о. Евгений Лаптев
участвует в торжественной церемонии сборки и освящения главного престола Александро-Невского собора в Ижевске.
2 января 1994 г.

Детские годы отца Евгения прошли именно в этой церкви. Затем он служил здесь и в других приходах, закончил духовную академию, был секретарем Ижевской и Удмуртской епархии. Даже в годы «застоя» о. Е. Я. Лаптев активно проповедовал. Недовольство уполномоченного по делам религии вызвало, например, то, что за 1976 год он произнес 150 проповедей! [АСМУР, оп. 1, д. 64] В годы «перестройки» отец Евгений впервые получил признание даже в светских кругах. В ноябре 1987 года на учредительной конференции Удмуртского отделения Советского фонда культуры он был избран членом Президиума УО СФК.

В 1990-е годы благоустройству храма Успения Пресвятой Богородицы стали уделять молодые предприниматели. Они затрачивали значительные силы и средства на ремонт и украшение храма, словно закрепляя благородные традиции первых ижевских купцов и фабрикантов.